МАЙЯ

[indent]Меня зовут Майя Энкарет. Восемьдесят два года на бумаге, но шестнадцать из них — как вырванные страницы из мемуаров: нет чернил, нет запаха бумаги, нет воспоминаний, только чистый разрыв. Но начнем с того, что уцелело.
[indent]Я родилась на окраинах Тенакта, там, где пряный дым забивает легкие лучше молитвы, а слухи разносятся быстрее ветра с берегов Шиваса. Дома там — до странного высоки, улицы между ними тесны, словно нарочно, чтобы легче было слушать соседей из дома напротив. Моя мать — ведьма и гадалка, чья магия пахла паленой полынью и мужской тоской. Её особая слабость — вдовцы: смерть забирала у них жен, она — остальное. Но были у нее и другие многочисленные “друзья”.
[indent]Мое детство было пропитано ароматами и звуками, которые я потом находила и в храмах Нин’Эбреша, и в борделях при портовых рынках: горький дым трав, сладкие благовония с примесью жасмина, эфирные масла в тяжелых пузырьках, запах магических эликсиров и та грязная любовь, в которой стоны важнее имен. Я выходила из дома редко, слушала это, закрытая в материнской библиотеке и читая о магии, о которой ничего и в помине не знала. Из родовой истории знала только то, что мы происходим от одной из ветвей старых тайф Нин’Эбреша, но мать отказалась от наследства, как от прокисшего вина. Мы общались с несколькими родственниками, на этом все.
[indent]Мать жила в двух комнатах. Днем запиралась в своем кабинете, где натальные карты неба висели, как иконы. Ночью — в спальне, откуда почти всегда доносились чужие голоса. Мне же её любовь доставалась дозированно, словно настой ядовитого корня: по капле, строго отмеренной, будто передозировка могла оживить меня слишком сильно. А я — голодная, как выведенная в неволе шивасская тварь, — тянулась за этим ядом, пока не поняла: большего она не даст.
[indent]В десять лет во мне проснулась магия. И вдруг мать обратила на меня внимание, как как на новую непрочитанную книгу. Она самолично принялась обучать меня — с манией художника, уверенного, что кисть в его руках способна исправить любую уродливую черту. Все лепетала о моем потенциале, бесконечно лепетала.
[indent]Спустя годы я пойму, что мое обучение имело мало общего с тем, как растили и учили прочих детей-магов. Но тогда я росла и умнела, а главное — поняла, что учеба — это вернейший способ заставить мать смотреть на меня. И не только мать.
[indent]Воздух стал моей первой стихией — выбор очевидный для половинной ореады. Он узнавал меня, шел навстречу. Чуть позже я перешла к рунам. Нин’Эбрешские мастера рун держат Неморе на цепи, как голодного зверя у порога, и мне казалось, что я хочу держать поводок сама.
[indent]Со временем, как я повзрослела, ко мне начали присматриваться и её друзья, такие же искушенные маги, что и она, с привычкой говорить тихо, а учить — жестко. Они делились опытом и давали мне пробовать магию на вкус так, как дают первый глоток вина: без предупреждения о последствиях. Подобное разноплановое обучение выделяло меня среди сверстников, как драгоценный камень среди стекляшек, — и я быстро поняла, что этот блеск можно использовать.
[indent]В двадцать два через мать меня приняли в ученицы к архимагу, чье имя связано с Первым Контуром. О нем у меня остались не даты, а ощущения: запах старых фолиантов, холодный блеск витрин, шершавый пергамент под пальцами и медленное, почти молитвенное начертание рунных символов. Когда ему исполнилось двести восемьдесят три, он ушел в новый цикл — если, конечно, кто-то не прервал его раньше.
[indent]Субботами мы с матерью садились за стол и говорили о моих успехах, как помню, ровно два часа — столько, сколько отпускали песочные часы на её полке. После последней песчинки разговор обрывался, как перерезанная нить. В остальное время мы были соседками, не родственницами. Я готовила еду, она оставляла деньги. Любовь давно перешла у нас на безналичный расчет.
[indent]В двадцать восемь меня рекомендовали Владыке Знаний. Я стала частью Люменов — цветом его в палитре, стеклышком в Витраже, частью Мозаики — простыми словами, одной тех, кто стоит рядом с Владыкой в войне с Завесой, ищет и хранит знание, помогает сдерживать Неморе и является магическими руками Владыки — немага от природы.
[indent]Моим цветом стала Умбра — так меня называли при дворе Владыки.
[indent]Мы изучали Завесу и Шивас, искали слова и формы, что смогут удерживать армию шейдов. Мы хотели узнать, кто дирижирует их набегами, понять, для чего им это — и что, Веве его дери, случилось в их мире. Мы все чаще спрашивали себя: может ли это повториться с нашим, можем ли мы стать частью Шиваса, является ли Завеса заразой, что распространяется и на наш мир? Знания предков с Восточного Континента порождали больше вопросов, ответов на которые не было ни у кого.
[indent]Владыка горел желанием закрыть Завесу. Я — желанием быть рядом, когда это произойдет, внести свой вклад. В каком-то смысле люмены стали семьей, дефектной, неправильной, но семьей. Мне покровительствовал приближенный Владыки — Шунгит. И это время было самым теплым из всех моих воспоминаний.
[indent]Так или иначе, очень скоро я поняла: одной дисциплины и рун Первого Контура было мало. Каждая строка, каждый символ в древних трудах тянули меня к некроглифам. Вот так, в глупом и жадном желании знать больше я изуродовала собственную ауру, закрыв себе дорогу к рунному черчению.
[indent]Завесных магов преследовали всегда. Но их культы — как старые болезни: переживают войны, смену династий и даже тишину. Тем, кто был достаточно близок к власти Нин’Эбреша, позволялось изучать запретное искусство. Всех их объединяло одно — голод. Желание знать больше, чем дозволяет мир. И, как мы тогда верили, — желание принести ему пользу. Моя мать была одной из таких. К тому моменту, как я это узнала, она уже умерла — её казнили за использование магии Завесы. Вероятно, потеряла расположение того, кто ей благоволил.
[indent]А потом пришел 1005 год. Ещё одна вылазка в Шивас, аномалия, чей запах и цвет я не успела запомнить, один неверный шаг… и все. С того дня до 1016 года — ничего. Ни звука, ни лица, ни запаха, как если бы кто-то вырвал кусок моей жизни.
[indent]Я пришла в себя в 1021 году. На меня смотрел Шунгит, который взял с меня обещание бежать из Нин’Эбреша. Почему — я поняла не сразу. Власть в нашей “мозаике” переменилась: одни фигуры исчезли, другие заняли их места, третьи — стали тенями. Я заняла одну из лидирующих позиций, а Контур… его концепция изменилась.
[indent]Став одной из основоположниц новой системы защиты, я наконец оказалась для Владыки ценной. Где-то здесь положено радоваться, верно? Фанфары, магические эффекты, завистливые взгляды — все это должно красиво обрамлять момент, но… чем выше твое место, тем тоньше канат, на котором ты стоишь. И тем глубже бездна под ногами.
[indent]В погоне за знаниями я уходила так глубоко, что, похоже, сами черные лохмотья Завесы закрыли глаза на мои методы. Иначе вряд ли я смогла бы так долго делать то, чем занималась.
[indent]Я смотрела на концепцию нового Контура и не верила, что часть её — мой труд. Мое имя вплетено в ткань мироздания, которой будут мерить жизнь и смерть. Удобная позиция, не так ли? Вот только я не могла отделаться от вопроса: что со мной сделала та аномалия? Временно испепелила душу до состояния шейдовской? Или шестнадцать вычеркнутых лет — это просто валюта, которой я расплатилась за возможность так легко раздавать чужие жизни в обмен на защиту нашего мира?
[indent]Контур не только дарил нам возможность жить, но и забирал жизнь — даром что не у нас… Но об этом ни я, ни кто-либо еще, включая моего Владыку, говорить не могли ни с кем, кроме как друг с другом. Я не могу писать об этом, и уж тем более не могу говорить — руны на моем теле убьют меня, если я осмелюсь.
[indent]Наверное, у прежней меня был талант нарушать морали — ломать их, как тонкое стекло, и гордиться звоном осколков, будто это музыка. Но та женщина осталась в прошлом, похороненная вместе с шестнадцатью вычеркнутыми годами. Теперь же меня не осталось зубов, чтобы рвать. Но остался ум, чтобы выбраться, на чем и настаивал Шунгит.
[indent]Через старые связи я вышла на Орден Чародеев из Калесто — точнее, на ту его закрытую часть, что предпочитала прятаться от собственных коллег и занималась изучением Завесы. Им остро не хватало знаний о завесной магии, а я — как и они — верила, что эта сила способна либо удержать нас от падения в бездну, либо хотя бы объяснить, что толкает Завесу на такое поведение.
[indent]Мы понимали цену друг друга без лишних слов. Поэтому мы с легкостью обменялись нужным: я пообещала поделиться знаниями, они — организовали побег.
[indent]В Эйвелии я скрывалась пару лет. Но все испортил один грязный контрабандист. Его воля — или жадность, или страх, а может, все сразу — стала для меня путевкой назад. Так я и вернулась в Нин’Эбреш.

ЛАВЕЛЬ

[indent]Что ж, начнем сначала? Все написанное выше — писала Майя. Самая скучная из нас, хотя тут признаюсь, она была первой, и если бы не тяготы и невзгоды — она бы непременно осталась единственной.
[indent]У меня было немало времени на то, чтобы отрефлексировать нашу с ней жизнь и прийти к ряду выводов. Но да, верно, мы начинаем сначала.
[indent]Я — Лавель. Это имя знаю только я, чаще всего я представляюсь Майей.
[indent]Впервые вспоминаю себя в те времена, когда друзья моей матери решили ввести меня в “тонкости” некоторых заклинаний. Начертание рун — вещь интимная. Линии тянутся под пальцами, как шелковые ленты по коже, и если вести их правильно, то все вокруг начинает дышать, будто отвечает тебе. В магии, как и в других искусствах, самое ценное — не результат, а умение довести до него так, чтобы никто не смог прервать процесс.
[indent]Некоторым друзьям матери понравилось то, что они открыли в Майе — лучше сказать так — котенок оказался “способным”. Им нравилось, что и как я говорю, что обещаю, что делаю, как мы плетем заклинания. А потом они пропали. Я узнала, что кто-то напал на них, а трупы увезли на Остров Мертвых. Я по ним не скучала, учителями они были… требовательными.
[indent]А потом был архимаг. И история, как это часто бывает с людьми властными, повторилась — с поправкой на масштаб и декорации. Всем нравилось меня учить, учить любой ценой. К счастью, спустя годы обучения у него все-таки не выдержало сердце — и к такому же соразмерному несчастью, я здесь не при чем. Я получала от него все, что могла. Моя старательность и наш ум убедили старика порекомендовать меня Владыке. И надо сказать, он не прогадал — сделал хоть что-то полезное за последние годы своей жизни — а то ведь жил одним прошлым.
[indent]Так началась новая веха в нашей жизни. Но именно тогда я задумалась о том, что мы с Майей, возможно, не были одни.
[indent]Про своего Владыку плохого сказать не могу — мы были одинаково голодны в том жадном стремлении к знанию, которое и сжигает, и питает одновременно. С другими люменами из его “палитры” или, если угодно, “мозаики” мы скорее соревновались в этом голоде, чем делились им: каждый старался выделиться, превзойти, доказать, что именно его жажда сильнее.
[indent]Интриги сменялись совместной работой, спор — совместной охотой за ответами. Я оставляла Майе записки, делилась воспоминаниями, но так, чтобы она не понимала, что уже долгое время делит сознание со мной. Владыку же забавлял наш маленький секрет на троих. На тот момент я не верила, что это может каким-то образом повлиять на нас.
[indent]В одну из вылазок в Шивас мы отправились за аномалией, что появлялась редко. Настолько редко, что Владыка решил рискнуть и собрать… коллекцию. Несколько шаманов, ментальный маг, я и Шунгит — его заместитель. Странный набор, но для места, которое поет голосами умерших, — даже логичный.
[indent]Я держалась в стороне, наблюдала, как приличная гостья на скучном приеме, пока вдруг на наши шеи не легло нечто, что я условно называю «ошейником». Мой выход: сказать, договориться, сделать красиво. Но, как назло, меня парализовало. Да, знаю, разочарование. Дальше — ничего. И так вплоть до 1016 года.
[indent]Придя в себя, я поняла: нас никогда не было двое. Всегда был кто-то третий. Тот, кто смотрел, но не вмешивался. Кто-то с таким уровнем жестокости и амбиций, что его присутствие было как запах смерти в комнате. Майя в своих записях упоминала шейда, но, простите, я в это не верю. Душа неделима — так пишут в любом учебнике. А вот сознание… сознание можно разделить, перекрасить, сложить в аккуратный витраж — и любоваться, пока не надоест.
[indent]Это было очень в духе нашего Владыки.
[indent]Разумеется, он знал, что нас трое. Зачем ему третья — я понятия не имела. Да и спросить возможности не было: меня аккуратно заперли до тех пор, пока Майя не отпустила контроль в Эйвелии. Признаюсь, я сомневаюсь, что она была способна на такое.

НЕРИССА

[indent]Я буду краткой. Я появилась тогда, когда Лавель, как она сама себя величает, предсказуемо облажалась. Её вечная слабость — игры и пустой треп при хроническом нежелании запачкать руки.
[indent]Я появилась тогда, когда те, кого она столь красноречиво оправдывает, превысили допустимые квоты. Я их просто устранила. Как сейчас помню, их рты жалобно хлопали в поисках воздуха, как у бесполезных рыб в грязной воде. Они были ценны — обучили нас магии, но их методы устарели, а жестокость утратила функциональную необходимость. Особенно после того, как я начала превосходить их словом и мыслью.
[indent]Я испытываю устойчивое отвращение к пустым, неэффективным людям. Возможно, это следствие моей четверти шейдской природы, но я не склонна перекладывать ответственность на предков. Меня, нас, формировала среда: да, это долото было грубым, острым, но ведь именно поэтому из меня получился законченный образец. Ни Майя, ни Лавель не соответствуют этому уровню — они слабее. Но раз мы сожители, я их защищаю, как защищала свою мать.
[indent]Мать, впрочем, я тоже убрала из уравнения — я хотела этого и сделала. Так было правильнее. Когда её прилюдно казнили за использование магии Завесы, я стояла в толпе и упивалась моментом. Она получила именно то, что заслужила.
[indent]Тут, наверное, стоит отступить от повествования: архимага я не трогала. Один из создателей первой фехронской защиты умер своей смертью — и я даже уважала его за ум и умение применять жестокость к делу. Он ломал, но не вызывал у меня гнева, занимая больше Лавель, нежели меня. Но задерживаться на этом было бессмысленно — мне нужно было идти дальше. Старик посоветовал меня Владыке, за что я ему благодарна.
[indent]С Владыкой нас роднила жажда знания, которая у тех двоих выше никогда не доходила до предельного допустимого уровня. Вероятно, именно из-за восхищения и совпадения интересов я и проявилась перед ним. Его интересовала сама архитектура раздробленного сознания. Мое — пластичное, способное вмещать несколько независимых личностей, каждый со своей моделью поведения и допустимым уровнем конфликта.
[indent]Он упоминал еще один случай: две отдельных души в одной оболочке. Тело отвергало их на биологическом уровне. Он считал, что личность формирует не душа, а сознание. И сознание — переносимо. Теоретически, можно было бы перенести сознание шейда в кого-то из людей и наблюдать результат. Испытывал бы тогда этот шейд эмоции, аналогичные человеческим? Смогли бы мы объединить два сознания в одну когнитивную систему? Перенести память?
[indent]Души — всего лишь энергия, часть Завесы. Это мы знаем. Шаманы могут слепить имитацию сознания, но получают лишь осколки — именно их хруст Владыка и слышит в Завесе. Голоса, запертые в аномалиях, куда стабильнее: они вшиты в энергетический каркас и лишены шанса на перерождение. Шаманы их не подчиняют — эти души не склоняются. При попытке перенести их в чужое тело они уничтожаются. Но что, если выдернуть память и слепить на её основе новую личность?
[indent]Мое сознание уже привычно к разделению функций, к жизни в компании других личностей. Владыка хотел разговора с древним шейдом, что помнил старый Шивас. Я согласилась — сопротивляться было глупо.
[indent]Но на ритуале все пошло не так. Поток боли и ярости этой души оказался сильнее расчетов. Он врезался в меня, вывернул, перекроил. Мое сознание стало рваным пергаментом: лишь обрывки образов, хаотичный калейдоскоп, ни один фрагмент которого не задерживался достаточно долго, чтобы я могла его удержать… но каждый резал изнутри, и это было почти приятно.
[indent]Он изменил меня. Как будто появился некто четвертый, дающий силы, но несуществующий. Меж тем у меня появилось устойчивое желание стать единственной и послать к Веве две другие личности. Я не запомнила ничего, но интуитивно почувствовала, как обращаться с Завесой так, чтобы она подчинялась — вероятно, тот шейд обладал способностью, которую мы приписываем Верховным. Мы могли лучше понять, как работает магия.
[indent]Сохранить этот мир любой ценой.
[indent]Шестнадцать лет. Несколько трудов. Начертание некроглифов, способных переплести завесную магию с защитными контурами. Каждый успех безусловно стоил жизней — шаманов, исследователей, солдат. Никто не считал. Человеческая жизнь — это лишь руна в заклинании, и если она гаснет, её можно заменить. Результат стоит того.
[indent]Возможно, мы сможем остановить Неморе?
[indent]Все нарушил Шунгит. Узнав, какой ценой мы можем довести задуманное до конца, он снял меня с доски. И, чтобы замести следы, убил всех, кто знал, что делать, — предал Владыку, перечеркнул все, что мы строили. Меня, в жалкой дань уважения ко всему, что было между ним и Майей когда-то давно, он запер в глубине сознания, отрезав даже от возможности наблюдать за происходящим, словно я — опасная артефактная тварь, которую можно просто спрятать в шкатулку с печатями и забыть.
[indent]Мы так и не успели передать Владыке результаты наших исследований. Что было потом? Наверное, и он, и Майя, и ещё пара причастных бежали из Нин’Эбреша… Я не знаю, могу только строить гипотезы.
[indent]Чертов идиот. Он так и не понял, что рано или поздно я все равно вернусь.